Убойная марка [Роковые марки] - Иоанна Хмелевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Януш допил свой чай и убежал. Гражинка по-прежнему сидела безмолвным пнём. Я подождала — девушка продолжала молчать.
Когда я, не вытерпев этого молчаливого напряжения, уже раскрыла рот, чтобы предложить что-нибудь своё, она неожиданно заявила:
— Ну я, пожалуй, пойду.
— Спятила, что ли? — обрушилась я на неё. — Теперь, в самый кульминационный момент…
Я не докончила, взглянув на несчастную. Она делала попытки встать со стула, но они ей не удавались. Такое бывает, когда в человеке парализованы все суставы и он не может пошевелиться. Несколько раз девушка пыталась привстать, и все без толку.
Я бы могла понять такое, если человек много выпил, но ведь она приехала трезвая как стёклышко, а от чая пока не пьянеют. Говорят, можно опьянеть от счастья, но для этого у неё не было никаких оснований. Вряд ли хоть намёк на счастье умудрилась она углядеть в рассказе Януша. Я внимательнее всмотрелась в Гражинку.
Сломанная лилия, пся крев! Вот теперь депрессия психическая перешла в паралич. Срочно требуется терапия, не то выйдет и попадёт под колёса первой же попавшейся машины. Или сама кого задавит — ещё хуже.
Когда я осторожно предложила девушке обратиться к психиатру, поскольку её состояние внушает мне опасения, та неожиданно сорвалась с места и забегала по комнате, беспорядочно выкрикивая:
— К черту психиатра! И психолога! И психоаналитика! Сама справлюсь.
Поскольку в своём сумасшедшем беге девушка воспользовалась всей моей жилой площадью, я не услышала, что она кричала, оказавшись у окна в другой комнате. Бегать за ней следом мне как-то не хотелось. Но вот голос несчастной послышался отчётливей:
— Тебе бы такое! Или плазма, или убийца, вот и весь выбор! А ведь уговаривала меня тётка уйти в монастырь, жаль, что не послушалась! Я ведь до конца надеялась… Сама бы попробовала свою проклятую психоаналитику! — громким криком закончила она и на миг замолкла.
Я немедленно этим воспользовалась, крикнув в свою очередь:
— И вовсе нет! И не правда! Это ты его довела! Выслушать не пожелала! Избегала парня, как зачумлённого, ни одному его слову не верила. Если не любила, так бы и сказала, не мучила…
— Идиотка! — услышала я в ответ. — Я его любила! Ещё как любила! Я только хотела, чтоб он стал немного другим…
— Вот он и стал совсем другим…
— Я уже почти решилась выйти за него! А теперь вижу! И это ужасно, ужасно, я такого не вынесу! Ну почему я с ним так… так… И на кой мне понадобился Умберто Эко?
Это, должно быть, отозвались её упрёки в недостаточной начитанности Патрика, — догадалась я и высказала своё полное согласие с ней.
— Не знаю и тоже удивляюсь, на кой. И вообще, ты дулась и капризничала, когда он был, а теперь, когда его нет…
— И в этом тоже моя вина! — заливаясь слезами, Гражинка стремглав устремилась к балконной двери и распахнула её.
Я встревожилась.
— Не вздумай прыгать! Дворничиха и без того все время ругает меня, что из моих окон всякая гадость падает, а потом велит мне её убирать.
А Гражинку уже несло, она не могла остановиться. Я узнала, что с неё достаточно морального гнёта, и к черту интеллигентность и воспитанность, достаточно, она больше не выдержит. Нет, не станет она глотать отраву, просто постарается забыть и о Патрике, и обо мне. А ещё лучше — повернуть время вспять. Пусть он не убивает тётки, а она не капризничает, примет решение и выйдет за него. И как я не понимаю, какие муки она теперь испытывает? А ещё подруга называется! Нет, она с самого начала предчувствовала, что такое случится, вот и металась в своих чувствах, а теперь совесть её гложет и гнетёт со всех сторон!
Я и сама вдруг почувствовала, что меня тоже гнетёт, если не со всех сторон, то уж с одной — точно. Отсидела все на свете, холера! Ну и конечно, тут же вспомнились проклятое письмо и не менее проклятый болгарский блочек. На кой черт я посылала несчастную жертву в этот Болеславец, может, и Патрика бы там не оказалось, гонялся бы за ней по Дрездену и не тронул тётку. Ведь если честно, не Гражинка невольно спровоцировала преступление, а я.
А та уже притомилась и свалилась в кресло, продолжая, теперь сидя, вешать всех собак на своего Патрика. Я и не заметила, когда она прибавила к нему Веронику, которая была совершенно невыносима, патологически скупа и глупа, и никто не стал бы её убивать, не будь она такой. Я пошла закрывать балконную дверь — ужасно боюсь сквозняков, и, не дай бог, опять выметет на улицу корректурные листы.
— Зачем он туда пошёл? — спросила она, когда я уселась на место.
— Кто и куда?
— Януш. Куда-то.
— Куда — не знаю. А зачем… Минутку… А, ну да. За показаниями изнасилованной Хани.
— И на кой ему эта Ханя? С ней и так все ясно. Зачем из неё выбивать ещё какие-то показания, что она может новенького сказать?
— Никто из неё ничего не выбивает, она сама выразила желание дать новые показания.
Гражинка не столько успокоилась, сколько сникла. Без складу и ладу вдруг принялась рассуждать о глупости молодых девушек, потом без всякого интервала перескочила на глупость пожилых дам. Я не очень внимательно слушала, не поняв, имеет ли она в виду меня или Веронику.
Впрочем, о себе я все знала и без Гражинки, а Вероника у меня уже в печёнках сидит, так что я перестала слушать и переключилась на размышления о Ксавусе.
Никаких сомнений: главного свидетеля допрашивали по-идиотски. Шуровал в кабинете, слышал, прятался, пришли жертва и убийца — все это глупости. Что с ужином Вероники? Ведь она же его ела, так сколько времени этот кретин там прятался? Или, может, ужин слопал Патрик?
Вместе с кошкой? А потом занялся домашним хозяйством, мытьём посуды…
Все это не укладывалось во времени. И где Антось? Вертелся там со своим дружком, поделив функции: Антось устраивает погром, Куба ищет брактеат? И что? В таком многочисленном обществе Патрик крушил тётку топором?! А когда Ксавусь побывал в ванной, когда дотронулся до держалки для туалетной бумаги: до убийства или после? И зачем? Надо было составить поминутный график действий всех фигурантов!
Гражинка тем временем постепенно освобождалась от стресса. Из её дальнейших высказываний я вдруг поняла, что теперь главным источником её переживаний стал не Патрик, а тётка. Точно, она сейчас жаловалась на тётку.
Ей, Гражинке, приходится скрывать всю афёру от тётки, иначе назойливыми расспросами и ненужными советами та всю жизнь ей отравит.
Именно из-за тётки девушка вынуждена казаться спокойной и демонстрировать благостное настроение, чтобы у той не зародились глупые подозрения. А обстоятельства, к сожалению, складываются так, что именно сейчас Гражинке приходится постоянно находиться у тётки.
Ежедневно видеться с ней — это невыносимо!
А совсем отдалиться от престарелой родственницы Гражинка не хотела бы, ведь это последний родной ей человек, больше из родни никого не осталось, и вообще, если по-честному, так это золотой человек. Но невыносимый.
И ей, тётке, никогда в жизни не понять, что на этом свете существует такая вещь, как любовь.
Нет, эта глупость непростительна, и нечего из-за неё переживать. И когда Гражинка все же начинает переживать, тётка просто смеётся, а Гражинка не в силах выносить насмешки и издевательские замечания. Вернее, оскорбительные. Или все же издевательские? Все равно невыносимые! И что бы я ни думала, её, Гражинкина, истерика, которую она мне изредка демонстрирует, вызвана не столько Патриком, сколько тёткой. Одного Патрика она уж как-нибудь бы вынесла, но двоих мучителей — это уже слишком.
Мимоходом подумав, что Гражинкина тётка очень похожа на одну мою подругу, я вернулась к своим размышлениям. Куда более меня занимали вопросы расследования, чем глупая тётка.
Ведь мы так и не знаем, какого черта вдруг все подозреваемые устремились в пустой дом Баранека?
Какого черта Патрик вынес из дома Фялковских нумизматическую коллекцию, которая и без того принадлежала ему по закону?
Какого черта с таким упорством, с таким яростным упорством разыскивал он Кубу, единственного свидетеля своего преступления? Чтобы убить его? Так почему не убил, а подсунул глинам на блюдечке с голубой каёмочкой?
Гражинка замолчала, должно быть, выговорилась и притомилась. Я не стала вливать в неё подкрепляющие напитки, раз она приехала на машине и на ней же собиралась уезжать. Это она так сказала, я же подумала: скорее всего, её машинке придётся какое-то время попарковаться перед моим домом.
Что-то слишком долго нет Януша, а жаль, судя по запахам, курчонок в духовке уже готов.
На столе все ещё лежал нумизматический хлам Фялковского, потому что я так и не решила, что с ним делать. Моё терпение истощилось. Сколько можно вот так в бездействии сидеть и ждать?
Надо чем-то заняться.
К счастью, я не успела придумать себе никакого дурацкого занятия — вернулся Януш.